Глава IV. Удивительная семья

- Чем он впечатлил Вас? – спросила Присцилла, - расскажите об этом доме.

Дворянское гнездо

Пока Эрика удивлялась тому, как я смог за время подготовки к поездке выучить эстонский язык, дорога, по которой мы ехали, уперлась в металлическую ограду. Манфред остановил машину, открыл ворота, и мы въехали, как мне показалось, на территорию парка. Ограда была очень старой, да и сам парк выглядел немного заброшенным. Хотя в этом была своя романтика: в детских книгах примерно так описывались парки возле старинных замков. И минуты через три я понял, что почти угадал.

Мы остановились у большого, обветшалого двухэтажного дома. Вход дома был украшен обшарпанными, как и само здание, колоннами. Сначала я подумал, что мы по пути к дому заехали в какое-то учреждение, но Эрика сказала, что мы уже прибыли, и вышла из машины. Я вышел вслед за ней, а Манфред достал из багажника мои вещи.

Я с изумлением смотрел на этот дом, который мне показался еще более крупным, чем из окна машины. Мне хотелось назвать его дворцом, но для дворца у него было слишком простое оформление. Он скорее напоминал давно заброшенный дом богатого дворянина.

Увидев мое изумление, Эрика сказала:

- Это дворянская усадьба моей бабушки. Она здесь родилась и провела детство. А потом, когда в конце 40-х годов в Эстонии проводили национализацию и так называемую борьбу с буржуазией, у их семьи забрали этот дом, и открыли здесь архив райисполкома. Но когда Советский союз распался, бабушка подала в суд, и вернула этот дом! – сказав это, Эрика хихикнула, - И теперь мы здесь живем. До этого у нас был маленький дом, и совсем без удобств, а теперь вот – много места и комфорт! Правда, снаружи дом выглядит не очень, но у нас пока нет денег, чтобы привести в порядок фасад.

Я слушал, рассматривая стены, которые когда-то были белыми, а сейчас приобрели грязно-серый, а в некоторых местах – рыжеватый оттенок. Кое-где обсыпалась штукатурка. Когда я опустил глаза, то увидел, что Манфреда рядом нет, он, видимо, уже зашел в дом. Я осмотрелся. Нас окружал огромный парк со старыми деревьями и множеством дорожек с потрескавшимся асфальтом. Дорожки расходились в разные стороны, и я понял, что с задней стороны дома парк простирается на десятки, а то и сотни метров.

Эрика подошла к входу, и, открыв дверь, позвала меня. Я подошел к ней и с правой стороны от дверей увидел металлическую табличку, которая когда-то, видимо, была покрыта золотом, а сейчас облупилась. На ней было написано, что это имение дворянской семьи Саари.

- Когда здесь открыли архив, эту табличку сняли, - сказала Эрика, - но мы ее потом нашли на чердаке и повесили обратно. Бабушка хочет отдать ее в мастерскую, чтобы ее отреставрировали и снова покрыли золотом, но до этого все время не доходят руки.

Внутри дом был примерно таким, каким его можно было представить. В нем был огромный, просторный темный и холодный холл с высокими потолками и колоннами, широкая лестница, ведущая на второй этаж, и многочисленные двери в другие помещения. Между лестницей и дверями были проложены ковровые дорожки из новых ковров, старых дорожек, а кое-где и вовсе из тряпок. Как я позже узнал, это было сделано для того, чтобы дети не бегали босиком по холодному полу.

Меня поселили в большой и немного прохладной комнате на втором этаже. Как и следовало ожидать, жилыми в этом доме были всего несколько комнат, а остальные были закрыты за ненадобностью. Потом мы спустились обедать, и кухня удивила меня своим несоответствием общей энергетике дома: она была теплой и светлой. Но такой же просторной, как и все комнаты, поэтому в ней поместился огромный стол для обедов, хотя рядом была столовая.

- Этот дом вызывал у Вас неприятный чувства? – спросила Присцилла, - Он Вам запомнился в негативном ключе?

- Нет, - ответил Ульвар, - На тот момент – нет, отрицательные эмоции появились позже, после… - он сделал паузу, как будто подбирая подходящее слово, - одной ситуации. Я о ней расскажу, просто сначала хочу поделиться своими впечатлениями от этой семьи, и этого дома.

- Да, конечно, - ответила Присцилла, - продолжайте.

Странная семья

В первый же день я познакомился с семьей Эрики. У нее было две младшие сестры – восьмилетняя Жанна и пятилетняя Моника. Жанна оказалась высокой и очень худенькой. В целом они с Эрикой были похожи, но Жанна отличалась колючим взглядом. Кроме того, у нее были очень длинные волосы. Коса толщиной сантиметров в пять спускалась почти до колен. Я когда это увидел, удивился, как она таскает такую тяжесть.

Я попытался с ней поздороваться, но она меня не поняла. Оказалось, Жанна вообще не говорит по-эстонски, потому что почти все детство провела у дедушки в России. Ей по состоянию здоровья рекомендовали сменить климат, и родители отправили ее к дедушке на юг. А забрали домой только перед началом учебы в школе.

Вообще меня удивило то, что особой приветливости она не проявила. Меня с детства учили при чужих людях вести себя доброжелательно, но казалось, что Жанне эти манеры не были знакомы. Потом Эрика мне объяснила, что это результат дедушкиного воспитания. Он избаловал Жанну и совсем не заботился о ее социализации. И вот теперь ее пытались научить нормальному общению с людьми, но это давалось с трудом.

Жанна, по словам Эрики, закончила второй класс, и была для своей учительницы настоящей головной болью, потому что постоянно била одноклассников. Наблюдая за ней, я заметил, что она почти всегда была сама по себе, и большую часть дня проводила за игровой приставкой, прогулками в парке и едой. А еще меня удивил ее голос. Когда она говорила спокойно, то он казался таким же, как у других детей, но если начинала кричать или смеяться, то он звучал очень низко. Когда я сказал Эрике об этом, она рассмеялась, и ответила, что у Жанны, когда она вырастет, будет очень неплохое контральто.

Младшая из сестер, Моника, была похожа на Эрику и Жанну, но отличалась от них вьющимися волосами и полнотой. За сочетание пухлых щечек, локонов и тяжелого, недружелюбно взгляда она получила прозвище злобного херувимчика. Когда Эрика мне сказала об этом прозвище, я долго смеялся. Ведь и правда, было очень похоже! Сейчас за этот тяжелый взгляд ее частенько называют манулом.

У Моники было больное сердце, и во время обострений она много времени проводила в постели. Зато когда вставала, всем окружающим было мало места. В любой момент ее милая сияющая улыбка могла смениться агрессивным взглядом и требованиями срочно дать ей то, чего она хочет. Если просьбы Моники не выполнялись, то она действовала нахрапом и все равно добивалась своего. Особенно от Манфреда, который быстрее всех остальных сдавался под ее напором. В общем, из всех детей этой семьи Эрика была самой доброй, дружелюбной и общительной.

Маму Эрики звали Алисой. Она была какой-то южанкой, и на фоне остальных членов семьи выделялась смуглой кожей, и, как ни странно, рыжими волосами. Как рассказала Эрика, мама на полставки работала радистом. Пока я был у них в гостях, она всего несколько раз съездила на работу, а все остальное время была на больничном, который ей дали из-за тяжелой беременности.

Она ждала четвертого ребенка, и хотя срок беременности был очень маленький, но из-за больного сердца она все время плохо себя чувствовала. Проблемы со здоровьем были очень заметны, потому что она постоянно тяжело дышала и была слишком худой и бледной. Ногти и губы у нее периодически синели, но она всеми силами пыталась делать вид, что чувствует себя хорошо. Тогда я просто в замешательстве смотрел на это… Сейчас, будучи медиком, я бы попытался с ней поговорить о ее здоровье… Но тогда я этого не мог сделать.

Бабушку, мамину маму, звали Анной. Она была светловолосой, крепко сложенной и подвижной женщиной с боевым характером. Характер чувствовался во взгляде, в осанке, в движениях. При этом было как-то сразу понятно, что на самом деле она справедливая и добрая. Во дворе дома располагался большой гараж, который служил автомастерской. Там и работала бабушка, по профессии она – автомеханик. Заказов на ремонт машин у нее всегда было много, и она этим зарабатывала на жизнь, а в свободное время занималась внуками.

Основным добытчиком в семье был Манфред. Он работал одновременно на трех работах, что мне показалось совершенно необычным, у себя в Осло я с таким не сталкивался. Но потом узнал, что в странах бывшего СССР это – обычное дело. Официальным местом его работы был оперный театр, где он исполнял теноровые партии в нескольких спектаклях. Как говорила Эрика, эта работу нужна была ему для души и для стажа. Доход от нее был очень небольшим, и его явно не хватало на содержание большой семьи и дворянской усадьбы.

Набольший доход Манфреду приносила работа в ночном клубе, где он 3-4 раза в неделю участвовал в стриптиз-шоу. Кроме того, по выходным он работал капиталом прогулочного катера. О работах отца Эрика писала мне в письмах, но я родителям рассказывал только о театре и катерах. Если бы они узнали о стриптизе, то не отпустили бы меня в гости к этой семье. Но меня его вид деятельности почему-то не смущал – это ведь просто работа… Манфред гораздо больше поразил меня своей неуемной энергией. Работая на трех работах, он еще умудрялся готовить еду, заправлять стиральную машинку, уделять время детям и в свободное время заниматься танцами.

- Вас удивила эта семья? – спросила Присцилла.

- Да, очень, - ответил Ульвар, - у меня была классическая правильная семья, поэтому образ жизни и профессии родителей Эрики, а также поведение ее сестер, казались мне очень необычными, я как будто попал в какой-то другой мир. Я много раз в фильмах видел семьи, которые жили не так, как моя семья и семьи моих друзей, но никогда раньше у меня не было возможности посмотреть на эту жизнь изнутри.