- В последующие несколько недель нас с Эрикой многократно возили в милицию, - продолжил Ульвар Эклунд: Это было морально тяжело, но деваться было некуда. В первые несколько ночей я плохо спал… Стоило мне закрыть глаза, и я снова оказывался в коридоре у боковой двери, а передо мной лежал труп с остановившимся взглядом. Я не хотел никого беспокоить своими страхами, поэтому не говорил о них, но недостаток сна сказывался на моем поведении и внешнем виде, поэтому начались расспросы. Мне пришлось обо всем рассказать и Анна забрала меня в свою комнату. Ночью она оставляла лампу включенной, и в итоге нормальный сон вернулся ко мне.
- Вы смогли справиться со своими переживаниями? – спросила Присцилла.
- Ну, можно и так сказать… Меня не покидало чувство вины, совершённое казалось чудовищным, хотя умом я понимал, что это был несчастный случай… Меня беспокоила и еще одна проблема: я понимал, что если родители узнают о произошедшем, то могут быть против нашего дальнейшего общения с Эрикой, а мне этого совсем не хотелось. И я мечтал о том, чтобы они ничего не узнали, но не представлял, как это можно сделать, ведь предстояло расследование, предстоял суд.
- Почему родители могли быть против общения с Эрикой?
- Они могли посчитать, что место, где она живет, недостаточно благополучное, что сама Эрика недостаточно хорошая, раз смогла с легкостью воспользоваться оружием, семья ее могла им не понравиться… Я понимаю, что это все надуманно, но мои родители – люди предрассудков, и я с этим ничего не могу сделать.
- Да, понимаю, - ответила Присцилла: Чем в итоге все закончилось?
- Анна и Манфред ездили к прокурору. Уж не знаю, что именно они сделали… Хотя, конечно, догадываюсь… Но рассмотрение дела максимально ускорили и мне не пришлось переносить дату возвращения домой. Я понимал, что это было нарушением всех возможных процедур, но при этом был безмерно рад, что родители ни о чем не узнают.
- Дома я всеми силами старался не показывать своих переживаний, - продолжил Ульвар: Не хотел вопросов от родителей. Воспоминания часто возвращались, мне было внутренне тяжело, но, в то же время, я помнил и о хороших моментах, которые были в этой поездке. Дома у меня не было близких друзей, только приятели, а Эрика стала мне другом. Кроме того, я невольно сравнивал жизненные уклады наших семей, и немного тосковал по той свободе, которая царила у Эрики дома.
- Вы поддерживали общение с Эрикой?
- Да, мы переписывались. Тогда не было интернета, сотовой связи, поэтому мы писали друг другу письма. Поскольку письмо шло в среднем около двух недель, то у нас получалось писать примерно по одному письму в месяц. 
- Я высылал Эрике яркие наклейки, они ей очень нравились, - продолжил Ульвар: А в декабре у нее был день рождения, и я отправил бандероль с подарком. В нем были плеер с наушниками и красивая открытка, я представлял, как она будет рада…
- Но что-то пошло не так? – спросила Присцилла, заметив, что Эклунд погрустнел.
 

День рождения у Эрики был 27 декабря, а 4 или 5 января она мне позвонила, и поблагодарила глухим голосом за подарок. Я чувствовал, что она совсем не рада, и не мог понять, что произошло, ведь я выбрал модель, которая должна была ей понравиться… Кроме того, мы с ней не ссорились, поэтому причиной такого поведения не могла быть обида. Я начал осторожно расспрашивать ее, и чувствовал, что она закрывается, пытается отгородиться от разговора. Я не хотел проявлять бестактность, и готов был прекратить расспросы, но тут Эрика разрыдалась и сказала, что умерла ее мама… Как раз в день ее рождения.
Хотя, наблюдая за Алисой еще в июне, я понимал, что всё может этим закончится, но потом перестал думать о её состоянии, и такая новость стала для меня неожиданностью. В письмах Эрика рассказывала, что Алиса оставшиеся месяцы беременности провела в клинике в Хельсинки, и чувствовала себя более-менее нормально, хотя в последние дни у нее периодически возникали проблемы с сердцем. Врачи планировали довести беременность до 38 недель, и тогда сделать кесарево. Операцию планировали на середину января. 26 декабря у самой Алисы был тридцатилетний юбилей, и они всей семьей поехали к ней в больницу. Всё было хорошо, они пообщались, потом Алиса легла отдыхать, а все остальные поехали к родителям Манфреда. 
Ночью у Алисы случился очередной сердечный приступ, ее перевели в реанимацию и пытались стабилизировать. Ее организм плохо откликался на действия врачей, поэтому решили делать экстренное кесарево сечение, это был единственный шанс спасти ее и ребенка. Позвонили Манфреду и Анне, и они приехали в больницу. После введения наркоза у Алисы остановилось сердце, и реанимировать ее не удалось. Врачи в срочном порядке извлекли ребенка, пока у него не началась гипоксия. Ребенок родился абсолютно здоровым, хотя и немного недоношенным. Это был мальчик, причем, очень похожий на Алису. Его назвали Марти.
Выслушав этот рассказ, я попытался утешить и поддержать Эрику, хотя и понимал, что мои слова ей не помогут. После этого я периодически звонил ей и пытался поддерживать по мере возможности. Она рассказывала, как им было тяжело… В первую очередь, морально, конечно же. Все замкнулись в себе и погрузились в мрачное молчание… 
Манфред целыми днями был на работе, вечером пытался уделять время детям, а по ночам пил и плакал, и винил себя в смерти Алисы. Вместе с Манфредом периодически пила и плакала Анна, хотя винила в произошедшем саму Алису. Днем она разрывалась между работой в гараже и уходом за младенцем. Им пришлось нанять няню, чтобы та помогала с уходом за малышом, когда у Анны были срочные заказы, а Эрика была в школе. Жанна как с цепи сорвалась, и начала хулиганить в школе еще сильнее, а Моника, когда никто не видел, опустошала холодильник. 
Первые несколько месяцев прошли в стремлении выжить. Взрослым приходилось работать, чтобы прокормить четверых детей и содержать огромный дом, детям помимо учебы в школе пришлось взять на себя часть домашних забот. Им всем хотелось поддержки, но не было ни сил, ни времени утешать друг друга, хотя девочки старались поддерживать друг друга и немного сблизились.
Эрика периодически ездила на уроки танцев в Санкт-Петербург, и начала туда брать с собой Жанну. Директор танцевальной школы была знакома с Манфредом, они когда-то занимались в одной танцевальной группе при спортивном клубе. У питерской школы было свое общежитие для учеников из других городов. Зная ситуацию в семье Эрики и проблемы с поведением в Жанны, директор школы предложила Манфреду перевезти ее на учебу в Питер, и поселить в этом общежитии. 
Манфред сначала отказывался, но поразмыслив и поговорив с Анной, согласился. Они все равно не могли заниматься вопросами поведения Жанны в той степени, в какой это было нужно, а учеба в танцевальной школе была шансом хотя бы частично решить проблему ее воспитания и разгрузить Анну и Манфреда. Но Жанна прожила в Питере всего две недели, после чего сбежала и спряталась в товарном вагоне, следовавшем в Эстонию. Когда на границе проводили досмотр грузов, Жанна испугалась, что ее поймают и вернут в Питер, поэтому сбежала из поезда и ночью слонялась по соседним посадкам, пока не перешла границу пешком. 
В итоге уже на эстонской стороне ее поймали пограничники и позвонили Манфреду. Он был в шоке, и решил больше не мучить ребенка и не отправлять в танцевальную школу. Это случилось в конце учебного года, в мае. Но к началу осени Жанна довольно неожиданно сама решила поехать в Питер, все-таки танцы ей нравились. В итоге она переехала, но уже добровольно. Правда, сама директор школы об этом не раз пожалела потом, особенно когда Жанна устраивала с соседками по комнате и комендантом общежития игры в террористов и пугала их холодным оружием. У нее периодически отбирали ножи, но она их снова и снова где-то доставала и прятала в своих вещах, а потом грозила джихадом дежурным по этажу, делавшим ей замечания за плохое поведение.